— О-го-го, мисс Линтон? — прогудел сочный голос (голос всадника). — Рад, что встретил вас. Не спешите уходить, вы должны объясниться со мной по одному вопросу.

— Я не стану с вами разговаривать, мистер Хитклиф, — ответила Кэтрин. — Папа говорит, что вы дурной человек, что вы ненавидите и его, и меня; то же говорит и Эллен.

— Возможно. Но к делу не относится, — сказал Хитклиф. (Это был он.) — Вряд ли я ненавижу родного сына, а то, ради чего я требую вашего внимания, касается именно его. Да, вам есть из-за чего краснеть. Два-три месяца тому назад вы, не правда ли, взяли себе в привычку писать Линтону письма? Чтобы поиграть в любовь, да? Вас обоих следует высечь! И вас особенно — потому что вы старше и, как выяснилось, менее чувствительны. У меня хранятся ваши письма, и, если вы станете мне дерзить, я пошлю их вашему отцу. Вы, я полагаю, наскучили забавой и бросили ее, не так ли? Очень хорошо, но вы бросили с нею и Линтона, толкнув его в трясину уныния. Он не шутил: он полюбил по-настоящему. Жизнью своею клянусь, он умирает из-за вас; своим легкомыслием вы разбили ему сердце: не фигурально, а действительно. Хотя Гэртон полтора месяца непрестанно вышучивает его, а я прибег к более существенным мерам и пытался угрозами выбить из него эту дурь, ему с каждым днем все хуже и хуже. И он сойдет в могилу, не дождавшись лета, если вы его не излечите!

— Как вы можете так нагло лгать бедному ребенку? — крикнула я из-за стены. — Проезжайте-ка мимо! Как вы можете нарочно плести такую жалкую ложь? Мисс Кэти, я камнем сшибу замок, а вы не верьте этому гнусному вздору. Вы же сами понимаете: не может человек умирать от любви к тому, с кем едва знаком.

— Я не знал, что здесь подслушивают, — пробормотал негодяй, пойманный с поличным. — Достойнейшая миссис Дин, я вас люблю, но не люблю вашего двоедушия, — добавил он громко. — Как можете вы так нагло лгать, говоря, что я ненавижу «бедного ребенка»? И выдумывать сказки о буке, чтоб отпугнуть ее от моего порога? Кэтрин Линтон (самое это имя согревает мне сердце!), моя добрая девочка, я на неделю уезжаю из дому, — приходите и посмотрите, правду ли я сказал; будьте умницей, сделайте это! Представьте себе вашего отца на моем месте, а Линтона на вашем, и посудите, что стали бы вы думать о своем беспечном друге, когда бы ваш отец сам пришел просить его, чтобы он вас утешил, а Линтон не захотел бы сделать и шагу. Не впадайте же из чистого упрямства в ту же ошибку! Клянусь, — своей душой клянусь! — он гибнет у нас на глазах, и вы одна можете его спасти!

Замок подался, и я вышла на дорогу.

— Клянусь, Линтон умирает, — повторил Хитклиф, твердо глядя на меня. — Горе и разочарование приближают его смерть. Нелли, если ты не хочешь отпустить ее, приди сама. Я вернусь не раньше, как через неделю, в этот же час; и я думаю, даже твой господин не будет возражать, чтобы дочь его навестила своего двоюродного брата.

— Идемте! — сказала я, взяв Кэти под руку, и чуть не силком увела ее в парк, потому что она медлила, всматриваясь беспокойным взглядом в лицо говорившего: слишком строгое, оно не выдавало, правду он говорит или ложь.

Он подъехал почти вплотную и, наклонившись в седле, сказал:

— Мисс Кэтрин, признаюсь вам, я не очень терпелив с сыном, а Гэртон и Джозеф еще того меньше. Признаюсь, он окружен черствыми людьми. Он истосковался по доброте не меньше, чем по любви. Доброе слово от вас было бы для него лучшим лекарством. Не слушайте жестоких предостережений миссис Дин, будьте великодушны и постарайтесь увидеться с Линтоном. Он бредит вами день и ночь и думает, что, если вы не пишете и не приходите, значит, вы его возненавидели, и его невозможно в этом разуверить.

Я закрыла калитку и привалила к ней большой камень — на подмогу испорченному замку; и, раскрыв зонтик, притянула под него свою питомицу, потому что сквозь расшумевшиеся ветви деревьев уже падали первые капли, предупреждая, что медлить нельзя. Мы заспешили, не уговорившись с Хитклифом о встрече, и зашагали прямо к дому; но я угадывала чутьем, что на сердце Кэтрин легло теперь двойное бремя. Ее лицо было так печально, точно и не ее; она явно приняла за чистую монету все, что ей сказали.

Мистер Линтон ушел на покой, не дождавшись нашего возвращения. Кэти пробралась в его комнату спросить, как он себя чувствует; он уже спал. Она сошла вниз и попросила меня посидеть с нею в библиотеке. Мы вместе попили чаю; а потом она прилегла на коврике и не велела мне разговаривать, потому что она устала. Я взяла книгу и сделала вид, что читаю. Когда ей показалось, что я вся ушла в чтение, она снова начала тихонько всхлипывать: теперь это стало как будто ее любимым занятием. Я дала ей немного поплакать, потом принялась ее корить, беспощадно высмеивая все сказанное Хитклифом о сыне — да так, словно была уверена, что она со мною согласна. Увы! У меня не хватило искусства изгладить впечатление, произведенное его словами: впечатление было как раз таким, на какое рассчитывал Хитклиф.

— Может быть, ты и права, Эллен, — отвечала Кэти, — но я не успокоюсь, пока не узнаю наверное. И я должна сказать Линтону, что не пишу я не по своей вине, и убедить его, что я к нему не изменилась.

Что пользы было возмущаться и спорить с ее глупой доверчивостью? В этот вечер мы расстались врагами. А наутро, едва рассвело, я шагала по дороге на Грозовой Перевал рядом с лошадкой моей своевольницы. Я больше не могла видеть девочку в таком горе: глядеть на ее бледное, удрученное лицо, встречать ее тяжелый взгляд; и я уступила в слабой надежде, что Линтон встретит нас холодно и этим сам докажет, как мало было правды в словах его отца.

23

Дождливую ночь сменило сырое утро — не то идет снег, не то моросит, — и дорогу нам пересекали шумные потоки, набегавшие со взгорья. Ноги у меня насквозь промокли; я была сердита и угнетена — самое подходящее настроение для такого неприятного дела! Мы вошли в дом через кухню, чтобы проверить, вправду ли нет мистера Хитклифа: я не очень-то полагалась на его слова.

Джозеф сидел и, видно, блаженствовал — один у бушующего огня; рядом на столе — кварта эля с накрошенными в него большими кусками подрумяненной овсяной лепешки; и короткая черная трубка во рту. Кэтрин подбежала к очагу погреться. Я спросила, дома ли хозяин. Мой вопрос долго оставался без ответа, и, подумав, что старик оглох, я повторила громче.

— Не-э! — буркнул он или, скорее, просопел в нос. — Не-э, ступайте-ка назад, откуда пришли.

— Джозеф! — кричал одновременно со мной капризный голос из комнаты. — Сколько раз мне тебя звать? Тут осталась только горсточка красных угольков. Джозеф! Сейчас же иди сюда!

Могучая затяжка и решительный взгляд, уставившийся в топку, дали понять, что уши старика глухи к призыву. Ключница и Гэртон не показывались: женщина ушла куда-то по делам, а Гэртон, верно, работал. Мы узнали голос Линтона и вошли.

— Ох, хотел бы я, чтоб ты когда-нибудь помер на своем чердаке! сдох бы с голоду! — сказал мальчик, заслышав наши шаги и подумав, что идет наконец его нерадивый слуга.

Он замолчал, поняв свою ошибку; двоюродная сестра кинулась к нему.

— Это вы, мисс Линтон? — сказал он, поднимая голову с подлокотника большого кресла, в котором лежал. — Нет… не целуйте меня: от этого я задыхаюсь. Ох! Папа мне сказал, что вы придете, — продолжал он, отдышавшись после объятий Кэтрин, а та стояла и смотрела на него в раскаянии. — Будьте так любезны, притворите дверь, вы не закрыли ее за собой. Эти… эти подлые твари не несут угля подкинуть в огонь. Мне так холодно!

Я помешала в топке и сама принесла ведерко угля. Больной начал жаловаться, что на него напустили пепла. Но он был измучен кашлем, и было видно, что его лихорадит, так что я не стала его упрекать за привередливость.

— Ну, Линтон, — тихо сказала Кэтрин, когда его нахмуренный лоб разгладился. — Ты рад, что видишь меня? Могу я что-нибудь сделать для тебя?

— Почему вы не приходили раньше? — спросил он. — Вы должны были навещать меня, а не писать. Меня страшно утомляло писание этих длинных писем. Гораздо было бы приятней разговаривать с вами. А теперь мне и разговаривать трудно — мне все трудно. Не понимаю, куда пропала Зилла! Может быть, вы (он посмотрел на меня) пройдете на кухню и посмотрите?