Мисс Линтон в негодовании глядела на невестку.

— Стыд! Стыд и срам! — повторяла она гневно. — Ты хуже двадцати врагов, лицемерный друг!

— Ага! Так ты мне не веришь? — сказала Кэтрин. — Ты думаешь, я говорю это из дурного себялюбия?

— Не думаю, а знаю, — ответила Изабелла. — И мне противно слушать тебя.

— Хорошо! — закричала та. — Делай как знаешь, раз ты так упряма: я свое сказала, но любые доводы бессильны перед твоею наглостью!

— И я должна страдать из-за этой эгоистки! — рыдала Изабелла, когда миссис Линтон вышла из комнаты. — Все, все против меня: она отняла у меня единственное утешение… Но ведь она наговорила сплошную ложь! Мистер Хитклиф не злодей: у него благородная и верная душа — иначе как бы мог он помнить ее столько лет?

— Изгоните его из ваших мыслей, мисс, — сказала я. — Он — недоброй породы птица и вам не чета. Миссис Линтон говорила зло, но я ничего не могу возразить на ее слова. Она лучше, чем я, знает его сердце, лучше, чем всякий другой; и она никогда не стала бы изображать его черней, чем он есть. Честные люди не скрывают своих дел. А он как жил? Как разбогател? Почему поселился на Грозовом Перевале, в доме человека, которого ненавидит? Говорят, с той поры, как он объявился, с мистером Эрншо все хуже и хуже. Они ночи напролет сидят вместе, и Хиндли прозакладывал всю свою землю и ничего не делает, только играет да пьет. Не далее как на той неделе я слышала — Джозеф сказал мне, когда я встретилась с ним в Гиммертоне… «Нелли, — сказал он мне, — такой повадился к нам народ, что теперь от нас не вылазит судебный следователь. Один так чуть не остался без пальцев, когда хотел удержать другого, который пытался прирезать сам себя, как теленка. Хозяину, видишь, не терпится предстать пред судейской сессией. Не страшится он ни земного суда, ни Павла, ни Петра, ни Иоанна, ни Матфея, никого из них — не таковский! Он хочет… он жаждет предстать пред ними в наглом своем обличье! А этот наш милейший Хитклиф, думаешь, хорош? Небось, как и всякий другой, рад посмеяться, когда дьявол шутит свои шутки. Он частенько приходит к вам на Мызу — а рассказывает он вам, как он славно живет у нас? Вот как у нас повелось: встают, когда заходит солнце; игральные кости, водка, ставни на запоре и свечи до полудня; а в полдень наш дуралей идет к себе в спальню и такую несет околесину, так чертыхается, что приличные люди затыкают уши со стыда. Ну, а тот молодчик, ему что! Подсчитает свои денежки, поест, поспит, да прочь со двора — к соседу, посудачить с его женой! Он, поди, рассказывает госпоже Кэтрин, как течет в его карманы золото ее отца и как сынок ее отца скачет прямой дорогой в ад, а сам он забегает вперед, чтоб отворить ему туда ворота?» Так вот, мисс Линтон, Джозеф — старый мерзавец, но он не враль, и если его рассказ о поведении Хитклифа отвечает правде, разве можете вы желать себе такого мужа?

— Вы заодно со всеми остальными, Эллен! — отозвалась она. — Не хочу я слушать ваших наговоров. Какая же вы злая, если хотите меня уверить, что нет на свете счастья!

Покончила бы она с бредовой своей фантазией, если б ее предоставили себе самой, или продолжала бы упрямо носиться с нею, я не берусь судить: ей не дали времени одуматься. На другой день в соседнем городе был назначен съезд мировых судей; моему господину надлежало на нем присутствовать, и мистер Хитклиф, зная, что глава семьи в отлучке, пришел раньше обычного. Изабелла и Кэтрин сидели в библиотеке и обе враждебно молчали. Мисс была смущена давешней своей нескромностью и тем, что в порыве страсти открыла свои тайные чувства; миссис, поразмыслив, сочла себя не на шутку оскорбленной, и хотя сама она готова была посмеяться над дерзостью золовки, ей захотелось повернуть дело так, чтобы той было не до смеха. Миссис и впрямь засмеялась, когда увидела, как прошел под окнами Хитклиф: я подметала очаг и заметила на ее губах озорную усмешку. Изабелла сидела, поглощенная своими мыслями или книгой, до самой той минуты, когда отворилась дверь; а там уже нельзя было ускользнуть из комнаты, — что она сделала бы с радостью, будь то возможно.

— Входи, ты явился кстати! — воскликнула весело госпожа, придвигая стул к огню. — Мы тут вдвоем, и нам отчаянно нужен третий, кто растопил бы между нами лед; и ты как раз тот, кого мы обе для этого избрали бы. Хитклиф, я горда, что могу наконец показать тебе особу, которая любит тебя безрассудней, чем я. Ты, конечно, почтешь себя польщенным. Нет, это не Нелли, не смотри на нее! Это у моей бедной золовушки разбито сердце от одного лишь созерцания твоей телесной и духовной красоты. Теперь, если пожелаешь, ты можешь стать Эдгару братом! Нет, нет, Изабелла, не беги, — продолжала она, с напускною игривостью удерживая смущенную девушку, которая в негодовании встала. — Мы тут с ней из-за тебя сцепились, как две кошки, Хитклиф! И меня, куда как превзошли в изъявлениях преданности и восторга! Мало того, мне дали понять, что если б только я держалась в стороне, как требуют приличия, то соперница, вздумавшая со мной потягаться, пустила бы в твое сердце стрелу, которая сразила бы тебя наповал, и мой образ был бы предан вечному забвению!

— Кэтрин! — сказала Изабелла, призвав на помощь все свое достоинство и гордо отказавшись от попытки вырвать из крепких тисков свою руку. — Я попросила бы вас придерживаться правды и не клеветать на меня хотя бы и в шутку! Мистер Хитклиф, будьте добры, попросите вашу приятельницу отпустить меня: она забывает, что мы с вами не такие близкие знакомые; и то, что ей в забаву, для меня невыразимо мучительно.

Так как гость ничего не ответил и сел на стул с видом полного безразличия к чувствам, которые он ей внушил, Изабелла отвернулась от него и шепотом взмолилась к истязательнице, чтобы та ее отпустила.

— Ни за что! — вскричала в ответ миссис Линтон. — Я не хочу еще раз услышать, что я собака на сене. Ты останешься. Так вот, Хитклиф! Почему ты не выражаешь радости по поводу моего приятного сообщения? Изабелла клянется, что любовь Эдгара ко мне ничто перед любовью, которой она пылает к тебе. Помнится, она утверждала что-то в этом роде; правда, Эллен? И со вчерашнего утра, после нашей прогулки, она постится от горя и ярости из-за того, что я услала ее, полагая твое общество для нее неприемлемым.

— Я думаю, что ты оговорила девицу, — сказал Хитклиф, повернувшись к ним вместе со стулом. — Мое общество ей нежелательно — во всяком случае, сейчас!

И он посмотрел на предмет их спора, как иные смотрят на странное и отвратительное животное: например, на индийскую сороконожку, которую с любопытством разглядывают, хоть она и вызывает гадливость. Бедняжка не могла этого перенести: она то бледнела, то краснела, и с повисшими на ресницах слезами изо всех сил старалась разжать своими маленькими пальчиками цепкую руку Кэтрин; но, убедившись, что едва она оторвет от своей руки один ее палец, как та еще крепче прижимает другой, и что ей никак не отогнуть все сразу, она пустила в ход ногти: острые, они тотчас изузорили пальцы соперницы красными полукружьями.

— Вот она, тигрица! — вскричала миссис Линтон и, отпустив ее, замахала исцарапанной рукой. — Уходи, ради бога, и спрячь свое лисье лицо! Ну, не безрассудно ли показывать коготки при нем? Разве ты не догадываешься, какой он сделает вывод? Хитклиф, смотри: вот орудия пытки, ждущие, чтоб их пустили в ход, — береги свои глаза!

— Я бы их сорвал с ее пальцев, посмей она только пригрозить мне ими, — ответил он злобно, когда дверь за ней закрылась. — Но с чего ты вздумала дразнить таким способом девчонку, Кэти? Ведь не сказала ж ты правду?

— Чистую правду, уверяю тебя, — был ответ. — Она уже несколько недель сохнет по тебе. А сегодня утром она бредила тобой и излила на меня поток оскорблений, когда я выставила тебя перед ней в истинном свете — со всеми твоими недостатками, — чтоб охладить ее восторг. Но впредь забудь и думать об этом: я хотела наказать ее за дерзость, только и всего. Она мне слишком дорога, мой милый Хитклиф, чтобы я позволила тебе захватить ее и съесть.